Мне никогда не надоесть пересматривать Капкан. Блин, оно какое-то наркотическое все, ахах.
И поэтому меня так размазывает...
Говорят, что свет в послевоенном доме совсем не такой, как в довоенном.
Зал главного городского суда тоже всегда предстает разным - в зависимости от того, кто и как в него попадает. В суде Макс часто бывал по долгу службы: поддерживал обвинение, излагал ход и результаты расследования, давал справки... Тогда зал заседания казался детективу просторным, величественным и светлым - местом справедливого Возмездия. Сам Левински был почти что ангелом этого самого Возмездия, ровно до тех пор, пока не оказался на скамье подсудимых. С этого нового ракурса массивные белые стены давили со всех четырех сторон, пригвождая к земле слабое человеческое сознание своей тяжестью. И чем дольше Макс находился здесь, тем сильнее ощущал какую-то тоскливую, обреченную отстраненность, будто его мозг просто отказывался признавать реальность происходящего. Все творящееся вокруг дерьмо будто бы случилось не с ним.
Читать дальше...Заседание назначили закрытое. Значит шансов на оправдательный приговор и надежд на апелляцию у Левински не было, это знали все, включая Макса. В прочем, уж для него это не стало бы сюрпризом в любом случае. Точнее, не должно было стать. До этого Левински справедливо полагал, что за последние три года вся романтическая дурь выветрилась из его головы: он не ждал подачек, трезво оценивал ситуацию и всегда выполнял свои обязанности так, как того требовал устав. Ни больше, ни меньше. Он почти забыл про "личную жизнь" (или то, что должно было ею быть), частенько ночевал на работе, почти не бывая дома... И почему-то все еще продолжал верить в чудеса.
Он сам так решил. Сам согласился пойти против системы ради субъективной и, как сказала бы Сара, мнимой справедливости. И еще, конечно же, ради мести. Он по доброй воле присоединился к Джейкобу Стернвуду, его никто не заставлял, никто не угрожал, потому что было не нужно. Макс даже не думал головой в тот момент, все, что ему было нужно - добраться до ублюдков, сломавших его карьеру и убивших его напарницу. Как-то так вышло, что в число этих "ублюдков" Стернвуд больше не входил. Очевидно, именно поэтому Левински отпустил его в итоге, хотя должен был арестовать и упечь за решетку на всю оставшуюся жизнь. Хотя, почти наверняка, преступлений у Джейка накопилось бы на целый электрический стул. Но Макс решил иначе - задавил выработавшиеся рефлексы дворового пса, гонящегося за велосипедом, и позволил Стернвуду уйти. А потом, будто не найдя сил остановиться, он позволил себя арестовать, взвалить сверху весь груз ответственности и завести уголовное дело. И вот, куда все это теперь привело.
В зал суда. Молодец, Левински, к этому ли ты так упорно стремился всю жизнь?
Теперь Макс смертник. Не в прямом смысле, нет, ему грозит всего лишь долгосрочное тюремное заключение... Да, всего лишь. Но на деле это означает, что его не оставят в живых. И это тоже всем понятно. Два месяца Левински провел в изоляторе временного содержания, пока обвинение по его делу рассматривалось в досудебной инстанции, собирались доказательства, рассматривались и изучались улики. И еще один - из-за отложения дела по причинам, которые, разумеется, никто не разглашал. Государственный адвокат смотрел на бывшего детектива поверх своих очков вызывающе спокойно. И глядя в чужие безразличные глаза, Макс понимал, что защищать его не будут.
Одним словом, время на подумать у Маска было. Много времени, которое бес-пяти-минут-осужденный использовал "по максимуму". В основном его мысли занимали вопросы примерно следующего содержания: "какого хера" и... "какого, собственно, хера". Были еще "что я, черт возьми, наделал", а сразу же следом - "я ни о чем не жалею". Левински убеждал себя в последнем так отчаянно и яростно, что ко дню заседания даже смог поверить.
Однако, как только его ввели в зал суда - почти пустой и безлюдный - в голове снова зароились странные мысли. В изоляторе он старательно избегал мыслей о Стернвуде, потому что "я сам так решил, я поступил правильно" - убеждал себя Левински и на дежурные вопросы адвоката отвечал хмурым молчанием, прекрасно понимая, что себе-то точно не поможет, а вот Джейкобу свинью подложить может вполне. Поэтому и молчал, упрямо поджимая губы и глядя подчеркнуто мимо человека в дорогих пижонских очках. Больше всего на свете тогда Левински хотелось разбить эти очки... Вместе с длинным крючковатым носом, на который они были посажены. Продажный ублюдок. Вся система... Полиция - это элитная, государственная шлюха. Внеполитическая власть зависима от политики как ребенок зависит от матери. Хотя, нет, как натасканный пес зависит от своего хозяина, могущего и приласкать и ударить. И он был частью этой власти. Хотя, пожалуй, уже нет. Не теперь.
Макс не сделал ничего, о чем должен был бы пожалеть теперь. Разве что о Саре, ее было действительно жаль. Ее смерти Макс никогда не сможет себе простить... Себе и тем ублюдкам, у которых поднялась на нее рука. А Джейкоб Стернвуд - машинально Левински потер раненое колено, впившись в него пальцами в попытке нащупать неровность шрама через джинсовую ткань брюк - так и остался на свободе. Боль и цель, которая по-прежнему не досягаема. А Макс будет сидеть в тюрьме. Недолго - его убьют, или он сам себя убьет, это неважно. Его забавляет ирония судьбы, ведь он был одержим стремлением одеть Джейкоба в тюремную робу.
Джейк ему ничего не должен, это очевидно, ведь они квиты. И они, прости Господи, не друзья. И все же Левински изнутри сжигает неприятное, иррационально чувство подозрительно напоминающее обиду. Ничего не должен - напоминает он себе и занимает место ответчика.TBC,
motherfucker...